огромным красным столом в дорогом старинном кресле. Потянулся он,
погулял комьями мышц на плечах, будто разминался после короткой схватки
с Ручечником, весело заулыбался и сказал:
- Ну-с, дорогие мои граждане уголовнички, приступим к нашим играм?
И Ручечник, и Волокушина даже не посмотрели на него, а ему хоть бы
хны - видно было, что совсем его не обижает воровское пренебрежение,- и
он, быстро выбив пальцами дробь на полированном столе, как на барабане,
спросил:
- Вы мне разрешите раскрыть вам одну маленькую служебную тайну?
Ручечник и его распрекрасная дама и бровью не шевельнули, но Жеглова
это, наверное, устраивало, поскольку он по-прежнему дружелюбно, почти
по-товарищески, продолжил разговор:
- Молчание - знак согласия. Так, по-моему, говорится? Значитца, очень
я вам признателен за то, что вы согласились меня выслушать. В первую
очередь это касается вас, гражданочка Волокушина, или как вас там
по-настоящему? Жаль, что я не художник, а то бы я с вас картины писал...
Волокушина зло усмехнулась уголком рта, но особого испуга я в ней не
заметил. А Жеглов разливался соловьем:
- Рисовать не сподобил меня создатель, а одарил он меня умением
угадывать всякие маленькие людские тайны. И одну такую тайну из вашего
прошлого, не очень давнего, я вам поведаю...
Они одновременно подняли на Жеглова глаза, и это понятно - тайн у них
из не очень давнего прошлого было предостаточно.
- Когда замечательный молодец Петр Ручников уговаривал вас,
Волокушина, совершить с ним первый вынос, вы, как всякая женщина,
естественно, сильно боялись, плакали и говорили, что никогда этого не
делали. А он отвечал, что все раньше никогда этого не делали, надо
просто попробовать, и вы убедитесь, до чего это легко и просто,
поскольку вам и делать-то нечего - главное в его умении взять номерок у
фраера ушастого. Вы это помните, Волокушина?
Жеглов заглядывал ей в глаза добро и заботливо, как исповедник -
заблудшей овце, а она упорно отворачивалась от его взгляда, и только
мочки ушей начали наливаться тяжелым багровым цветом.
- Значит, помните,- удовлетворенно вздохнул Жеглов.- Но вы ему еще не
совсем верили, и он вам даже Уголовный кодекс показывал, доходчиво
объяснял, что за кражу личной собственности полагается трешник - это уж
в самом пиковом случае, а с его мастерством да с вашей красотой и случая
такого никогда быть не может. И однажды уговорил...
- Тебе бы, мент, не картины, а книжки писать,- сказал неожиданно из
своего угла Ручечник, тяжело двигая нижней челюстью.
А Жеглов будто забыл про Ручечника. Журчал его баритончик над ухом у
Волокушиной, и слушала она его все внимательнее.
- С этого момента возникло преступное сообщество, именуемое в законе
шайкой, которая с большим успехом начала бомбить фраеров. Я уже велел
подобрать материалы по кражам в Третьяковской галерее, в зимнем театре
"Эрмитаж", в филармонии в Ленинграде и все прочие песни и рассказы - с
этим мы позже будем разбираться. Но сегодня вышла у вас промашка
совершенно ужасная, и дело даже не в том, что мы сегодня вас заловили...
- А сегодня что, постный день? - подал голос Ручечник.
- Да нет, день-то, как все будни, скоромный. А вот номерок ты не тот
ляпнул...
- Это как же? - прищурился на него Ручечник.
- Вещь-то вы взяли у жены английского дипломата. И по действующим
соглашениям, стоимость норковой шубки тысчонок под сто - всего-то
навсего - должен был бы им выплатить Большой театр, то есть
государственное учреждение. Ты, Ручечник, усекаешь, про что я толкую?
- Указ "семь - восемь" мне шьешь...- ни на миг не задумался Ручечник.
Жеглов выскочил из своего роскошного кресла и воздел руки вверх,
совсем как недавно это делал здесь администратор:
- Я шью? При чем здесь я? Поглядел бы ты на себя со стороны - ты бы
увидел, что Указ от седьмого августа, то, что ты "семь - восемь"
называешь, уже у тебя на лбу напечатан! - Сделал паузу и грустно
добавил: - И у подруги твоей Волокушиной тем паче! По десятке на жало!
По десятке!
Лицо у Волокушиной уже не было неподвижно-каменным, как у мраморного
бюста полуголой богини, что стоял в углу кабинета на высокой деревянной
тумбе. Она испуганно переводила взгляд с Жеглова на Ручечника, потом
снова смотрела на спокойное доброжелательное жегловское лицо. Глеб
сочувственно цокал языком, грустно качал головой, и весь вид у него
сейчас был такой: ай-ай-ай, какая беда приключилась с вами, дорогая
гражданочка Волокушина! А она снова всматривалась в серые глаза
Ручечника, надеясь, что засмеется он, достанет из кармана Уголовный
кодекс и так же быстро, весело и ловко, как в рачгоьооах с ней, объяснит
Жеглову, что ничего тот в законах не смыслит, что все там написано
по-другому и уж коли вышла такая проруха, то так тому и быть, свои три
годика он уж отсидит, а с нее-то и вообще спрос невелик - так,
пособница, пустяками занималась...
Но Ручечник на нее совсем не смотрел, а вглядывался он пристально,
тяжело в сокрушенного их горем капитана Жеглова и что-то быстро
прикидывал. Долго тянулось это молчание, пока Ручечник медленно,
врастяжку не спросил:
- А тебе-то какая забота про нас думать? Ты чего от нас хочешь?
- Помощи. Советов. Указаний,- коротко и спокойно сказал Жеглов.
- Не понял...- хрипло бормотнул Ручечник.
- Чего непонятного? Я с вами был откровенен. Геперь хочу, чтобы ты со
мной пооткровенничал про дружка твоего Фокса...- Жеглов говорил легко,
без нажима, даже весело, и так это звучало, будто пустяковее не было у
него на сегодня дел.
- Клал я на твою откровенность! - так же легко казал Ручечник.
Жеглов блеснул своими ослепительными зубами:
- Невоспитанный ты человек. Ручников. Прошу тебя выражаться при
женщинах прилично, а не то я тебя очень сильно обижу. Огорчу до
невозможности!
- Ты меня и так уже обидел! - хмыкнул Ручечник.- Ты объясни, мне-то
какой резон с тобой откровенничать?
- Полный резон. Ты мне интересные слова шепнешь, а я вешаю на место
шубу.
Махнем?
Ручечник сидел на стуле, опустив руки меж колен, и долго, тяжело
думал. Потом поднял голову:
- Ничего я тебе не скажу. Не купишь ты меня на такой номер. По
зекалам твоим волчьим вижу - подлянка. Так что я лучше помолчу, здоровее
буду...
- Здоровее не будешь,- заверил Жеглов.- Снимешь свой заграничный
костюмчик, наденешь телогреечку - и на лесосеку, в солнечный Коми!
- Может быть,- пожал плечами Ручечник.- Только лучше в клифту
лагерном на лесосеке, чем в костюмчике у Фокса на пере!
Жеглов встал, сложил руки на груди и стоял, покачиваясь с пятки на
носок, внимательно глядя на Ручечника; и длилось это довольно долго,
пока Ручечник не выдержал и тонко, с подвизгом, крикнул:
- Ну что пялишься! Я вор в законе, корешей не продавал, да и тебя не
побоюсь!
Жеглов помолчал, потом задумчиво сказал:
- Я вот как раз сейчас и думаю о том, что ты закона опасаешься
меньше, чем своих дружков бандюг. Пожалуй, правильно будет тебя...
отпустить.
От неожиданности даже я чуть не вякнул, а Ручечник спросил медленно:
- То есть... как?
- Как, как! Обычно. На свободу. Никто ведь не видел, как ты номерок у
англичанина увел, а с шубой задержана Волокушина - тебя ведь там и
поблизости не было. Так что мы ее будем судить, а ты иди себе. Иди
спокойно...
- А я?! - закричала Волокушина.
- Вы, милая моя, будете отвечать по всей строгости закона,- развел
руками Жеглов.- А приятеля вашего, Светлана Петровна, мы отпустим. Ты,
Ручечник, свободен. Пошел вон отсюда...
- Но я не хотела! Я не виновата! Я думала...- забилась в вопле
Волокушина.
- Иди, Ручечник, иди, не свети здесь. Ты нам мешаешь,- сказал резко
Жеглов, и Ручечник вялой, скованной походкой двинулся к выходу, все еще
не веря в то, что ему разрешили уйти.
- Шарапов, проводи его на улицу,- кивнул мне Жеглов и еле слышно,
одними губами, добавил: До автобуса...
Я вытолкнул Ручечника в коридор, и он все еще двигался сонным
заплетающимся шагом, но не прошли мы и половины коридора, как он
повернулся ко мне:
- Спасибо, я дорогу знаю...
- Да нет уж,- засмеялся я.- Со мной будет надежнее.
Мы прошли несколько шагов, и я ему доверительно сказал:
- Через день-другой поймаем мы Фокса, вот он порадуется, что взяли
тебя за руку, поговорили о нем немного и сразу отпустили, а подельщицу
посадили...
- Я вам, суки лягавые, ничего не говорил! - заорал Ручечник.
- Не говорил, так скажешь,- пообещал я и увидел, что навстречу мне
идут Пасюк и Тараскин.- Вот вам особо ценный фрукт.
- Это что за персонаж? - поинтересовался Тараскин.
- Настоящий уголовный кореш. Он Фокса сдавать не хочет, ножа от него
словить опасается, а женщину, которую втравил в уголовщину, оставил за
себя отдуваться.
- Парень гвоздь - сам в стену лезет,- ухмыльнулся Тараскин.- Что с
ним делать?
- Отведи его в "фердинанд" и подожди нас - мы скоро все придем. На
обыск поедем, к ним домой...
- Меня отпустили! - заблажил Ручечник.- Не имеешь права меня
задерживать - тебе старший приказал!
- Иди, иди, не рассуждай,- сказал Тараскин.- Твое место в буфэте!
Я вернулся назад, в кабинет администратора, и в этот момент в
полутемных коридорах загорелся пригашенный свет, зашумели люди,
зашаркали подошвами, засуетились вокруг - это окончилось первое
действие, антракт. Вот те на! Мне показалось, что минули часы - столько
всякого напроисходило с нами,- а там только одно действие протанцевали.
Жеглов устроился на ручке кресла, в котором сидела Волокушина, и
голос у него был такой, будто они в парке на скамеечке про жизнь и про
чувства свои высокие беседуют.
- Светлана Петровна, вы мне глубоко симпатичны, только поэтому я веду
с вами эти занудные разговоры. Вы поймите, что проще всего мне было бы
отправить вас сейчас в тюрьму, а дней через двадцать ваше дело уже
кувыркалось бы в суде. Вы ведь не маленькая, сами понимаете, что с того
момента, как вас предал Ручечник, нам и доказывать нечего - задержали
вас в манто, пять свидетелей, "Встать, суд идет!".
Дальше как в песне: "И вот опять передо мной параша, вышка,
часовой..."
- Чего же вы от меня хотите? - спрашивала она, и все ее лицо
расплывалось, текло, слоилось от обильных слез. И все равно она была
ужасно красивая, может быть, даже сейчас, несчастная и заплаканная, она
была еще лучше.
- Чтобы вы сами себе помогли в суде, а путь для этого у вас только
один.
Абсолютно чистосердечным раскаянием, рассказом обо всем, что вас
связывало с позорным прошлым, вы расчистите себе дорогу к новой жизни...
В общем-то Жеглов объяснял правильно, но меня удивляло, что он все
это проповедует больно уж красиво, в таких возвышенных тонах, и я никак
не мог сообразить, то ли у него на это есть расчет какой-то, то ли
просто не может удержаться, чтобы не погарцевать маленько перед очень
привлекательной женщиной, пускай хоть и воровкой.
- Я расскажу обо всех... обо всех...- Она явно не решалась выговорить
"кражах" и все подыскивала какое-нибудь подходящее, не такое ужасное
слово.- Обо всех случаях, когда мы брали... чужое...
- Верю! - вскочил с ручки кресла Жеглов.- Верю, что вы многое поняли
и сможете пройти через этот отрезок вашей жизни, как через ужасный сон.
Но для начала у меня к вам вопрос - я хочу еще раз проверить вашу
искренность.
- Пожалуйста, спрашивайте!
- Вы ведь не единожды вместе с Ручечником встречали Фокса? Когда это
было последний раз?
- Мне кажется, это было дня три назад. Или четыре.
