вагоне-ресторане?
Там ведь любую добычу можно перемолоть?..
Жеглову никогда не надо долго объяснять.
- Толково,- сказал он.- Попросим у Свирского людей, пусть по всем
вокзалам устанавливают Аню в вагонах-ресторанах - список мы потом
сравним с твоими карточками по оперучету. Теперь вот что: бабку эту,
Задохину, надо взять под колпак - вдруг к ней кто сунется? Это я тоже
проверну...
Мысль насчет бабки была, конечно, верная, но мне все казалось, что с
ее телефоном мы чего-то не дорабатываем. Поэтому я спросил:
- Слушай, Глеб, мне как-то Пасюк говорил, что если к нам, например,
позвонят, скажут чего-нибудь, а потом бросят трубку, а ты хочешь узнать,
откуда звонили, то это можно. Так это?
- Можно,- сказал Жеглов.- Надо только свою трубку не класть, а с
другого аппарата позвонить на телефонную станцию. Там они засекают
как-то... А что?
- Постой, у меня тогда еще вопрос. Ведь то, что мы Ручечника
посадили, для уголовников не секрет, знают они?
Жеглов посмотрел на меня с удивлением:
- Конечно, не секрет, обыкновенное дело. И что?
- А то, что можно заранее с телефонной станцией договориться и
попросить Волокушину позвонить Задохиной насчет Ани. Аня или Фокс
перезвонят, пусть им Волокушина скажет, в натуре так, с истерикой, что
Ручечника посадили и как, мол, ей жить дальше...
Глаза Глеба заблестели, идея ему явно понравилась.
- Ага, ага...- быстро прикинул он.- Тогда Фокс с ней как-либо
связывается, что мало вероятно... или велит забыть Анин телефон и больше
не звонить... так-так...
а нам телефонная станция при всех случаях дает номер, откуда он
звонил...
Молодец, Шарапов, орел!
Я почувствовал, как по лицу у меня невольно расплывается довольная
улыбка, и мне от этого неловко стало - стоит Жеглову погладить меня по
шерсти, я тут же мурлыкаю, как кот, от удовольствия! Что-то в нем все же
есть такое, в чертяке!
А он посмотрел на меня с прищурцем и сказал:
- Независимо от этого завтра начинаем общегородскую операцию по
ресторанам - люди выделены, я с начальством обо всем договорился. Особый
прицел - на "Савой", он ведь там, по нашим данным, часто болтается.
Почем знать, может, мы его там и подловим! Ты пока, до двух-то часов,
приведи в порядок переписку, а я пошел...И без дальнейших разъяснений
Жеглов испарился.
Я уселся за его стол и занялся перепиской - так у нас всякая
канцелярщина называется: вносишь названия документов в опись, толстой
"цыганской" иглой подшиваешь к делу, нумеруешь страницы и тому подобное.
Коля Тараскин, оживившись с уходом Жеглова, принялся, со слов своей
жены, пересказывать мне содержание музыкальной кинокомедии "Аршин мал
Алан", я занимался своим делом и должен сказать, что лучшего
времяпрепровождения, когда тебе предстоит праздничный вечер, и не
придумаешь...
МОСКОВСКИЙ ЗАВОД ШАМПАНСКОГО
На созданном в дни войны Московском заводе шампанских вин начался, как говорят
виноделы, массовый тираж шампанского. Молодые вина, выдержанные здесь в
течение двух .!РТ, разливаются в бутылки для брожения и дальнейшей обработки.
В нынешнем году Московский завод шампанских вин выпускает в продажу "советское
шампанское", изготовленное из вин "абрау-дюрсо" и "Тбилиси".
"Вечерняя Москва"
Жеглов появился так же неожиданно, как исчез, и теперь задумчиво смотрел на
меня, и я видел, что его томит желание дать мне какое-то неотложное поручение.
И, чтобы упредить его, я твердо сказал:
- Все, я ухожу...
- Позвольте полюбопытствовать куда? - заострился Жеглов.
- Домой, переодеваться. Сегодня вечер,- напомнил я ему.
- А-а! Чего-то я запамятовал.- Жеглов секунду размышлял, потом махнул
рукой: - Слушай, а ведь это идея - повеселимся сегодня? Нам ведь тоже
роздых, как лошадям, полагается - не запалить бы мне вас...
- Да, наверное...- сказал я осторожно, поскольку меня одолевала
секретная мыслишка провести с Варей время отдельно от Жеглова - очень уж
я казался самому себе невзрачным на его фоне.
- Значитца, так,- повелел Жеглов, не обращая внимания на мою
осторожность.Будешь дома, возьми там пару банок мясных консервов и
плитку шоколаду, а я тут сгоношу чего-нито насчет святой водицы...
- А ты переодеваться не будешь? - спросил я.
- Чего мне переодеваться? - захохотал Жеглов, полыхнув зубами.- Я,
как Диоген, все свое при себе имею...
У меня был час на сборы, и весь этот час я добросовестно трудился.
Наверное, ни разу в жизни я так долго не собирался. Докрасна раскаленным
утюгом через мокрую тряпку я отпарил синие бриджи и парадный китель так,
что одежда резалась на складках. Потом разложил мундир на стуле, достал
новенькие рантовые сапоги и полировал их до дымного блеска. Отправился в
ванную и тщательно побрился, волосы расчесал на косой пробор. Пришил
новый подворотничок. Уселся на стуле против всего этого богатства и
великолепия и задумался. На правой стороне мундира зияли три дыры,
проверченные Жегловым, и я сам себя уговаривал, что теперь мне уже хода
нет назад и я должен - просто у меня другого нет выхода,- я должен
теперь надеть свои ордена, хотя самому себе поклялся, что не покажусь с
ними в МУРе до тех пор, пока сам не раскрою какое-нибудь серьезное дело
и, как говорят спортсмены, подтвержу свою квалификацию. Но нельзя же
идти на вечер с дырками на груди, это просто уставом запрещается, и
главное, что до раскрытия собственного дела еще ух как далеко, а Варя
будет на вечере сегодня!
Вот так я поборолся немного сам с собой, и эта борьба была с самого
начала игрой в поддавки, как если бы я сам с собой играл в шахматы,
заранее решив выиграть белыми. Я решительно встал и пробуравил шильцем
еще дырку справа и две дырки слева. Полез в чемодан и достал оттуда
увесистый фланелевый сверточек, развернул его и разложил на столе мои
награды. Принес из кухни кружку воды и зубной порошок, потер немного -
так, чтобы высветлились, но и не сияли, как новенькие пятаки. Потом не
спеша - я это делал с удовольствием, поскольку знал, что эти знаки
должны удостоверить, что я не по тылам отирался четыре года, а был на
фронте,- неторопливо привинтил справа оба ордена Отечественной войны,
Звездочки, гвардейский знак, а налево пришпилил орден Красного Знамени,
все семь медалей, польский крест "Виртути Милитари" и бронзовую медаль
"За храбрость". Накинул на себя мундир, застегнулся до ворота, продел
под погон портупею, посмотрел в зеркало и остался жутко собой доволен...
В гардеробе клуба Тараскин и Гриша Шесть-на-девять о чем-то
сговаривались с ребятами из мамыкинской бригады. Увидев меня, Гриша и
закричал:
- Ага, вот Шарапов пришел, мы его сейчас туда направим!.. Иди сюда,
Володя!
- Сейчас.- Я сдал шинель и фуражку в гардероб, подошел к ним и шутя
козырнул:Для прохождения службы прибыл...
Тараскин смотрел на меня, как будто его заморозили, потом сказал
медленно:
- Ну и даешь ты, Шарапов...
- Вот это иконостасик,- сказал восхищенно Гриша.
- Да ты не красней!- хлопнул меня по плечу Мамыкин.- Чай, свои, не
чужие...
- Это я от удовольствия,- пробормотал я смущенно.
- Тихарь же ты, Шарапов,- мотал сокрушенно головой Тараскин.- Хоть бы
словечко сказал...
- А что я тебе должен был говорить? - спросил я растерянно.
- Шарапов, я о тебе заметку в нашу многотиражку напишу,- пообещал
Гриша.
- Да бросьте вы, в самом деле!
И в это время появился Жеглов. Он меня в первый момент, по-моему, не
узнал даже и собирался пробежать мимо и, только поравнявшись, заложил
вдруг крутой вираж, присмотрелся внимательно, оценил и сказал Мамыкину:
- Учись, каких орлов надо воспитывать! Не то что твои задохлики!..
Даже мамыкинские "задохлики", стоявшие тут же, рассмеялись, и я сам
был уже не рад, что стал предметом всеобщего обсуждения и рассмотрения.
А Жеглов, одобрительно похлопывая меня по спине, сказал:
- Вот когда за работу в МУРе тебе столько же нацепят, сможешь
сказать, что жизнь прожил не зря. И не будет тебя жечь позор за
бесцельно прожитые годы...
Ребята гурьбой отправились в зал, а я стал прохаживаться в вестибюле.
Подходили знакомые и неизвестные мне сотрудники, многие с женами, все
принаряженные, праздничные, торжественно-взволнованные. Прошагал мимо
начальник отдела Свирский в черном штатском костюме, на лацкане которого
золотом отливал знак "Заслуженный работник НКВД", в красивом галстуке.
Около меня он на минуту задержался, окинул взглядом с головы до ног,
одобрительно хмыкнул:
- Молодец, Шарапов, сразу военную выправку видать. Не то что наши
тюхи - за ремень два кулака засунуть можно.- Он закурил "беломорину",
выпустил длинную синюю струйку дыма, спросил:- Ну как тебе служится,
друг?
- Ничего, товарищ подполковник, стараюсь. Хотя толку пока от меня
мало...
- Пока мало - потом будет много. А Жеглов тебя хвалит...- И, не
докончив, ушел.
Наверху в фойе играл духовой оркестр, помаленьку в гардеробе стали
пригашивать огни, а Вари все не было. Я сбежал по лестнице к входным
дверям, вышел на улицу и стал дожидаться ее под дождем.
И тут Варя появилась из дверей троллейбуса, и, пока она шла мне
навстречу, я вспомнил, как провожал ее взглядом у дверей родильного
дома, куда она несла найденного в то утро мальчишку, и казалось мне, что
было это все незапамятно давно - а времени и месяца не простучало,- и
молнией пронеслась мысль о том, что мальчонка подкидыш и впрямь принес
мне счастье и было бы хорошо, кабы Варя согласилась найти его в детдоме,
куда его отправили на жительство, и усыновить; ах как бы это было
хорошо, как справедливо - вернуть ему счастье, которое он, маленький,
бессмысленный и добрый, подарил мне, огромное счастье, которого, я
уверен, нам с избытком хватило бы троим на всю жизнь!
А Варя, тоненькая, высокая, бесконечно прекрасная, все шла мне
навстречу, и я стоял под дождем, который катился по лицу прохладными
струйками, и от волнения я слизывал эти холодные пресноватые капли
языком. Дождевая пыль искрами легла на ее волосы, выбившиеся из под
косынки, и я готов был закричать на всю улицу о том, что я ее люблю, что
невыносимо хочу, чтобы завтра мы с ней пошли в загс и сразу же
расписались и усыновили на счастье брошенного мальчишку и чтобы у нас
было своих пять сыновей, и что я хочу прожить с ней множество лет -
например, тридцать - и дожить до тех сказочных времен, когда совсем
никому не нужна будет моя сегодняшняя работа, ибо людям нечего и некого
будет бояться, кроме своих чувств; и еще я хотел сказать ей, что без нее
у меня ничего этого не получится...
Но не сказал ничего, а только растерянно и счастливо улыбался, пока
Варя раскрывала надо мной свой зонтик и прижимала меня ближе к себе,
чтобы я окончательно не вымок. Мне же хотелось рассказать ей об Эре
Милосердия, которая начинается сейчас, сегодня, и жить в ней доведется
нашему счастливому подкидышу-найденышу и остальным пяти сыновьям, но
Варя ведь еще не знала, что мы усыновим найденыша и у нас будет своих
пять сыновей, и она не слыхала в глухом полусне смертельной усталости
рассказа о прекрасной занимающейся поре, имя которой - Эра Милосердия...
Поэтому она весело и удивленно тормошила меня, гладила по лицу и
говорила:
- Володенька, да ты настоящий герой! И какой ты сегодня красивый!
Володенька...
Мы вошли в зал, когда люстру на потолке уже погасили и с трибуны
негромко, размеренными фразами говорил начальник Управления. Каждую
фразу он отделял взмахом руки, коротким и энергичным, словно призывал
