нас запомнить ее в особенности. От его золотых генеральских погон
прыгали светлые зайчики на длинный транспарант, растянутый над всей
сценой: "Да здравствует 28-я годовщина Великой Октябрьской
социалистической революции!" Мне нравилось, что он не доклад нам бубнил,
а вроде бы не спеша и обстоятельно разговаривал с нами всеми и старался,
чтобы до каждого дошло в отдельности.
- Никогда перед нами, товарищи наркомвнудельцы, не стояло более
серьезной и ответственной задачи,- говорил генерал.- Год прошел после
решения МГК ВКП(б) и приказа наркома "Об усилении борьбы с уголовной
преступностью". Многого мы уже добились, но оперативная обстановка в
городе все еще весьма напряжЈнная. И каждый гражданин вправе нас
спросить: как же так, дорогие товарищи, мы Гитлеру шею свернули, мировой
фашизм уничтожили, вынесли на своих плечах неслыханную войну, а пойти
погулять вечером в Останкинский парк рискованно, и ночью ходить через
Крестовский мост небезопасно?..
Он поднял вверх руки, будто сам и спрашивал нас об этом, и просил
объяснить, почему мы дошли до жизни такой.
- ...А ведь люди помнят, что перед войной в Москве уже было
практически спокойно! Немалыми усилиями, но своего мы тогда добились:
большинство опасных жуликов переловили, выявили и позакрывали все
малины, пересажали особо злостных, не желающих завязывать с прибыльным
ремеслом, барыг-перекупщиков. Мы официально и абсолютно справедливо
объявили об уничтожении в стране организованной преступности...
Он преподнес нам этот факт коротким взмахом, как на ладони.
- ...Но в сорок первом, когда на фронт ушла большая часть сотрудников
- можно уверенно сказать: золотой фонд московской милиции,- когда все
внимание, все силы, все материальные и людские ресурсы нашей страны были
сосредоточены на организации отпора немецко-фашистским оккупантам, здесь
у нас зашевелился уголовный элемент. Еще Владимир Ильич Ленин указывал,
что уголовник и спекулянт
- первые пособники контрреволюции. Пока наш народ, истекая кровью,
защищал великие социалистические завоевания, нашу Отчизну, здесь
зашевелились, проросли воровские недобитки, организовались и срослись в
шайки и банды, появились малины, расцвели на народной нищете барыги,
спекулянты, как пауки, стали пухнуть на общем горе; они радовались, что
от голода и бедности любая вещь, любой кусок опять превратится в
доходный воровской товар...
Генерал отмахнул рукой так, будто ударом своим сшибал головы всем
этим тарантулам, и голос его грозно поднялся:
- ...И сейчас, когда самая страшная в человеческой памяти война
позади, еще шевелится это болото. Преступники пользуются тем, что для
полного и окончательного искоренения их временно не хватает людей,
кадров. Многие опытнейшие сыщики полегли на фронтах войны, новых
специалистов пока еще недостаточно, и поэтому мы огромные надежды
возлагаем на пополнение, поступающее к нам из рядов вчерашних
воинов-фронтовиков. Мы надеемся на их бесстрашие, самоотверженность,
высокую воинскую дисциплину, фронтовую смекалку и армейскую
наблюдательность...
Варя подтолкнула меня в бок:
- Это он о тебе говорит...
- Товарищи фронтовики! Обстановка не позволяет обстоятельно и не
спеша преподать вам курс юридических и розыскных наук. Вы должны
учиться, сразу же активно включаясь в работу, беря пример с таких наших
работников, как майор Любушкин, капитан Жеглов, майор Федосеев, капитан
Мамыкин, майор Мурашко, капитан Сапегин.
Вам лучше, чем кому-либо, известен армейский принцип: "Делай, как я!"
И если вы сможете делать еще лучше, вы обретете благодарность и
признание миллионов московских тружеников, которые вправе от нас
потребовать полного уничтожения уголовной нечисти в нашем прекрасном
социалистическом городе!
Начальнику Управления дружно и охотно хлопали. Потом объявили приказы
о поощрениях и награждениях, и торжественная часть закончилась. Зажегся
свет, и мы вышли в вестибюль. Оглушительно загремел духовой оркестр,
закружились пары танцующих. К нам подошел радостно улыбающийся Жеглов:
- Слышал, Шарапов, высокую оценку руководства? Давай, бери пример...
Варя улыбнулась и, невинно глядя на него, сказала:
- А мне показалось, что генерал как раз больше внимания уделил
Шарапову. В смысле оценки заслуг перед Родиной...
Жеглов посмотрел на нее снисходительно и засмеялся:
- Ладно ядовитничать! Недаром я читал где-то, что "Варвара" по-латыни
или по-гречески, точно не помню, значит "злобная". Ты на ней, Шарапов,
не женись, загрызет она тебя. Ты человек мягкий, безответный, а она -
ух!..
- Это точно!- кивнула Варя.- Знаешь, Жеглов, я когда с тобой
разговариваю, то чувствую, как у меня во рту растет еще три ряда зубов.
И все на тебя!
И смотрел я на них обоих с удовольствием, потому что они хоть и
ретиво препирались, но весело, без сердца. Жеглов в конце концов махнул
рукой:
- Тебя, Варвара, не переговоришь! Идемте, я вас приглашаю на
товарищеский ужин.
Ты, Шарапов, пока регалии примерял, не забыл про жратву?
- Нет, не забыл. В кармане у меня, в шинели...
- Давай чеши за харчами, а я Варвару твою пока постерегу. Да не
бойся, иди, не откушу я от нее...
Подошли Тараскин с Пасюком, и Коля заглядывая Жеглову в глаза,
просительно сказал:
- Что-то чешется под ушком, не послать ли за чекушкой?
- Ох, бисов хлопец,- хохотнул Пасюк.- Тилько бы ему про горилку!
- Ну да, тебе-то она только в компрессах нужна,- огрызнулся Коля.- Я
же для общего веселья...
Появился Копырин, он чинно шел под руку с женой, тощей, еще не старой
женщиной, очень ярко одетой и все время вертевшей по сторонам головой.
Копырин важно сказал ей:
- Поздоровайся, Катерина, с сотрудниками. Это руководитель наш - Глеб
Егорыч Жеглов, выдающийся человек...
Проворно крутя маленькой костистой головкой, жена Копырина с нами
всеми поручкалась, всовывая нам в руку свою узкую, как совок, прохладную
ладошку.
"Выдающий человек" Глеб Егорыч не произвел на нее впечатления, а
пялилась она главным образом на мои ордена, видимо полагая, что Копырин
по своей обычной безалаберности все перепутал и толком не знает, кто у
него начальник, и уж конечно им не мог быть Жеглов в его защитной
штопаной гимнастерке - рядом со мной, в парадном мундире, при всех-то
регалиях! И все мы, в том числе и Варя, оказывали ей всяческие знаки
внимания и уважения, для того чтобы сделать приятное Копырину, который
млел от безусловного успеха своей супружницы в глазах товарищей.
В буфете всем давали бесплатный чай, по два бутерброда - с сыром и
сухой колбасой - и по три соевые конфеты "Кавказ". Но многие притащили
из дома свои харчи, вино и устраивались компаниями у столиков.
- Нам всем толпиться здесь нелепо,- сказал Жеглов.- Пусть Тараскин с
Пасюком пока займут стол, а мы сходим потанцуем...
Я был уверен, что за четыре года совсем разучился танцевать,
поскольку и до войны не бог весть какой танцор был. Но Варя потащила
меня за собой, и я сам не понимал, то ли в ногах тоже какая-то память
живет, то ли Варя меня так уверенно вела, а может быть, летел я на
крыльях радости, но танцевал я легко и, оттого что в руках моих была
Варя и глаза ее светили перед моим лицом, совсем исчез в водопаде
обрушившегося на меня счастья.
Духовой оркестр, который Коля Тараскин неуважительно называл
пневматикой, старался не отставать от моды и играл "последний крик" -
блюзы и свинги,- но мне это было все равно: кроме выученных еще в
техникуме танго и фокстрота, я не умел танцевать ничего. А Тараскин
объяснял, что он еще умеет танцевать "линду", но она считается чуть ли
не неприличным танцем, и он на всякий случай воздержится.
Потом оркестр сделал перерыв, и на эстраду вышел Боря Шилов,
лейтенант из комендантского взвода. Он очень здорово играл на аккордеоне
"хоннер", и, когда он разогнал на басах "русскую", в круг ступил Жеглов.
Ах как он прекрасно плясал! Мускулистый, весь натянутый как струна, шел
Жеглов неспешно по кругу, и, когда он, постепенно убыстряя шаг,
раскидывал в стороны руки - широко, легко и радостно,- все девушки
одновременно тихо вздыхали: они знали, что он их всех может обнять
крепко и ласково. А он, подчиняясь ритму пляски, все быстрее и быстрее
перебирал своими блестящими сапожками, и дробь они стучали, как
армейский барабанщик "Зарю". И ударил вприсядку, и, опускаясь почти до
самого пола, он одновременно хлопал по паркету ладонями и взмывал в
прыжке вверх, словно доски подкидывали его цирковой сеткой-трамплином.
- А-а-ах!- выкрикивал Жеглов, сверкая зубами на смуглом лице, вихрем
проносясь по кругу, и все разом хлопали в такт, любуясь его ловкостью и
стройностью.
Две девчонки выскочили ему навстречу и, поводя круглыми плечами,
прикрытыми цветными косынками, наступали на него разом, а только Жеглов
бросался к ним, отмеряя каждый шаг четким приступом, как они в
притворном испуге подавались назад, и видно было, что они его не боятся,
а заманивают. А он не заманивался, он гордо подзывал их к себе, и они
плавными утицами бесшумно плыли за ним следом, и все повторялось снова,
пока он одновременно обеих не подхватил под руки, и они закружились все
вместе под пронзительные крики, посвист и хлопанье зрителей...
Жеглов подбежал к нам, чуть запыхавшийся, красный, с бешеными искрами
в глазах:
- Ну, видали, как надо ногами работать?
- Ничего не скажешь, здорово!- засмеялась Варя.
- То-то!- победно крикнул Жеглов и потащил нас за собой в буфет.
Хозяйственный Пасюк уже застелил бумагой два сдвинутых столика и
расставил на них наши припасы, две бутылки водки, казенные бутерброды и
чай. С одной стороны рядом с ним сели Тараскин и Гриша Шесть-на-девять,
а напротив - Копырин с женой, Варя, я, и только Жеглов стоял еще во
главе стола, оглядывая каждого из нас, как он обычно делал, стоя на
подножке "фердинанда", готового уже тронуться в путь.
Осмотром, видимо, остался доволен, махнул рукой и щелкнул пальцами:
- Тараскин, сумку!
Коля нырнул под стол и достал из клеенчатой хозяйственной сумки
бутылку шампанского. Шампанского! Я его давненько не видел. Толстая
зеленая бутылка с серебряным горлом и закрученной проволокой пробкой
перелетела через стол и плотно легла к Жеглову в ладонь. Мгновение он
мудрил с пробкой, и она вылетела с негромким пистолетным хлопком,
золотистое вино рванулось, бурля, по граненым стаканам, в каждом стакане
бушевала буря пузырьков - во мне вот так же бушевали сейчас пузырьки
радости. - За праздник! За нас! За тех, кого нет с нами!- поднял стакан
Жеглов...
Я только пригубил свой стакан и придвинул его ближе к Варе - там
всего-то ничего было налито, и мне хотелось, чтобы ей досталось чуть
больше, я ведь мог и водки хлопнуть. И еще меня томила мысль, что, может
быть, правда есть в поверье: если пить из одного стакана, то можно
узнать тайные мысли; и мне мечталось, чтобы Варя узнала из моего стакана
все мои мысли о ней и ничего бы мне не надо было говорить ей о
счастливом найденыше и наших пяти сыновьях.
Подошел Мамыкин, сказал со смехом:
- Наш стол вашему кланяется!- И протянул Варе огромную, яростно
желтую, насквозь просвеченную солнцем пшенку - горячий кукурузный
початок, заботливо присыпанный крупной серой солью.- Ешь, Варюха, на
здоровье...
Варя укусила кукурузу, и это было очень смешно - будто на желтой
флейте играла,потом передала ее мне, а я и попробовать не успел: Жеглов
выхватил и так грызанул початок своими ослепительными резцами, что там
